Пастернак, Шопен, Моцарт

В статье Б. Пастернака о Шопене (1945) читаем:

«Главным средством выражения, языком, которым у Шопена изложено все, что он хотел сказать, была его мелодия, наиболее неподдельная и могущественная из всех, какие мы знаем. Это не короткий, куплетно возвращающийся мелодический мотив, не повторение оперной арии, без конца выделывающей голосом одно и то же, это поступательно развивающаяся мысль, подобная ходу приковывающей повести или содержанию исторически важного сообщения. Она могущественна не только в смысле своего действия на нас. Могущественна она и в том смысле, что черты ее деспотизма испытал Шопен на себе самом, следуя в ее гармонизации и отделке за всеми тонкостями и изворотами этого требовательного и покоряющего образования.

Например, тема третьего, E-dur-ного этюда доставила бы автору славу лучших песенных собраний Шумана и при более общих и умеренных разрешениях. Но нет! Для Шопена эта мелодия была представительницей действительности, за ней стоял какой-то реальный образ или случай (однажды, когда его любимый ученик играл эту вещь, Шопен поднял кверху сжатые руки с восклицанием: "О, моя родина!"), и вот, умножая до изнеможения проходящие и модуляции, приходилось до последнего полутона перебирать секунды и терции среднего голоса, чтобы остаться верным всем журчаньям и переливам этой подмывающей темы, этого прообраза, чтобы не уклониться от правды".

Мне нелегко понять выраженную тут музыкально-теоретическую мысль, но я думаю, что речь идет, в частности, о том, что прекрасная мелодия E-dur'ного этюда исчезает в исчерчивающих всё пространство хроматизмах среднего раздела, чтобы потом вновь восстать в репризе.

Нечто подобное можно услышать у Моцарта в финале концерта C-dur K. 503 (№25). После патетических возгласов клавира вдруг возникает мелодия несказанной красоты. Сперва  у клавира, потом у дерева (гобой, после него флейта) . Даже у Моцарта она единственная в своем роде. Это именно та могущественная мелодия, о которой пишет Пастернак. И в конце этого эпизода финального Рондо тоже, как потом у Шопена, мелодия рассеивается, поглощается хроматизмами (место, кстати, почти процитированное Григом в его концерте; может быть, невольно). Но тут она больше не появляется, а звучит "простонародная" тема рефрена. Вдруг открывается какая-то совершенно необыкновенная перспектива, но исчезает как мираж.

Миг еще - и нет волшебной сказки,

И душа опять полна возможным.