Симфония буквально ворвалась в меня, словно стихия, и заставила себя слушать. Возможно, под впечатлением от романа Б.С. Ямпольского "Арбат, режимная улица".
Но музыка - удивительная вещь: в тексте про женщин в магазине, а в музыке - тень Эльсинора, призрак...
Напомню один текст Гликмана:
"Перед тем как отравиться на концерт, Шостакович пожал левой рукой мою левую руку "на счастье" и сказал: "Если после симфонии публика будет улюлюкать и плевать в меня, не защищай меня: я все стерплю" (это текстуально!). Я, конечно, знал, что ничего подобного не произойдет, но мы шли в консерваторию в расстроенных чувствах: сказалась утренняя тревога. Что творилось в зале, передать словами очень трудно. Музыка напоминала, при наличии блестящего юмора, возвышенную литургию. После финала вся публика встала и началась неистовая овация, длившаяся бесконечно. Московская пресса не откликнулась ни единым словом на концерт. Ей было велено хранить молчание о крамольной симфонии" ("Письма другу", с. 183).
Но музыка - удивительная вещь: в тексте про женщин в магазине, а в музыке - тень Эльсинора, призрак...
Напомню один текст Гликмана:
"Перед тем как отравиться на концерт, Шостакович пожал левой рукой мою левую руку "на счастье" и сказал: "Если после симфонии публика будет улюлюкать и плевать в меня, не защищай меня: я все стерплю" (это текстуально!). Я, конечно, знал, что ничего подобного не произойдет, но мы шли в консерваторию в расстроенных чувствах: сказалась утренняя тревога. Что творилось в зале, передать словами очень трудно. Музыка напоминала, при наличии блестящего юмора, возвышенную литургию. После финала вся публика встала и началась неистовая овация, длившаяся бесконечно. Московская пресса не откликнулась ни единым словом на концерт. Ей было велено хранить молчание о крамольной симфонии" ("Письма другу", с. 183).
