Чайковский, как и
Моцарт, не угодил интеллектуалам и
был многократно растерзываем и продолжает растерзываться ими. Особенно не
нравится он бодрым интеллектуалам – с
их верой в прогресс, в науку etc, etc…
На самом деле эти бодрячки-умники
суть дезертиры – они бегут от того, что Хайдеггер назвал ужасом перед смертью[1].
Чайковский был первым в истории европейской музыки безжалостным
экзистенциалистом хайдеггеровского толка. Нет лучшей музыкальной параллели, чем
«Пиковая дама» и Шестая симфония, к следующим словам Хайдеггера:
«Брошеность в смерть приоткрывается
ему [присутствию] исходнее и настойчивее в расположении ужаса. Ужас перед
смертью есть ужас “перед” наиболее своей, безотносительной и не-обходимой
способностью быть»[2].
Вослед Чайковскому это глубже всех
осознали и выразили Малер (особенно безжалостно в «Песне о Земле»), Шостакович
(в последних квартетах и 14-ой симфонии) и Шнитке.
До Чайковского этот ужас самым
отчетливым и недвусмысленным образом выражен Моцартом – в «Дон-Жуане» и
Реквиеме[3].
Поэтому Кьеркегор и ухватился за «Дон-Жуана». Исток этого в европейском
искусстве – греки: их трагики[4]
и философы, прежде всего, Платон[5].
24 июня 2000 г.
[1] «Люди не дают
хода мужеству перед ужасом смерти» («Бытие и время», § 51, с. 254). Чайковский
и изобразил бегство от ужаса смерти как
в самой ткани произведения («О страшный призрак смерть! Я не хочу тебя!»), так
и использовав метод проблематического контраста в столкновении теплой
мелодраматичности текста и беспощадной онтологичности музыки.
[3] Не случаен выраженный
экзистенциальный характер смерти и Моцарта, и Чайковского. Смерти их не
поддаются людскому толкованию,
«объяснению фактов». То же – со смертью Пушкина. Эти события несут в себе некий
отсвет Христова Воскресения и не поддаются банальному «реалистическому»
толкованию.
[5] Вспомнить нужно и многое у Шекспира, например, монолог
Макбета о бессмысленности жизни: “Life’s but a walking shadow…”
