Реймсская фотомимолетность

Случайно попали в кадр:

Шостакович - Концерт №1 для виолончели с орк., Es-dur, op. 107 (М. Хомицер, дир. Г. Рождественский)

Когда началась каденция, я вспомнил Ахматову:

Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.

Конечно, это субъективная ассоциация, не более. Хотя у Ахматовой с Шостаковичем есть нечто общее. "Реквием" параллелен 4-й симфонии, что тем более удивительно, что ни Шостакович не мог знать "Реквиема", когда писал 4-ю симфонию, ни Ахматова не могла знать симфонию Шостаковича, когда сочиняла "Реквием".

Но как всё же ДДШ в своей музыке точно передает атмосферу нашего "светлого советского прошлого"! Причем, он, как, скажем, и Платонов, не был открыто враждебен всему советскому. Но его музыка, как и проза Платонова, есть имманентная художественная критика советской системы.

Первый виолончельный концерт - это во многом и инфернально-шутовская гоголеада (не столь жуткая, конечно, как Второй) с моментами высокой лирики (вторая часть и первый раздел каденции). Начало финала - скоморошьи дудки, а самый конец - коммунистические вожди, вышедшие из народа и желающие показать свою близость к народу, пляшут вприсядку. И вместе с этим - яркие еврейские танцевальные темы в первой части и в финале.

Запись М. Хомицера и Г. Рождественского (старая виниловая пластинка) лучше записи М. Ростроповича и того же Г.Н. (но с орк. Московской филармонии, живая), где валторнист самым неприличным образом проглотил выразительнейший вскрик в конце первой части.

"Пиковая дама"

Перечел вдруг "Пиковую даму" Пушкина (а на днях переслушал оперу Чайковского).
Вот что показалось мне занятным (раньше не придавал этим деталям значения).
Появление призрака графини: "В это время кто-то с улицы заглянул к нему в окошко - и тотчас отошел". Я подумал о Третьей элегии Ахматовой:

И оставляла капельку вина 
И крошки хлеба для того, кто ночью
Собакою царапался у двери
Иль в низкое заглядывал окошко

Известно, что главный прообраз этой элегии - рассказ Мопассана "Орля" (о чем я писал в ЖЖ). Но тут, как в "Пиковой даме", "слой на слое" (слова Ахматовой о пушкинской повести). В частности, я вижу намек на "Вечного мужа" Достоевского (о чем сказано в том же моем сообщении). Возможно, и в процитированных строках - слабый отзвук "Пиковой дамы", подобно гоголевскому отзвуку в "Поэме без героя":

Были святки кострами согреты
И валились с мостов кареты...

Но может быть и случайным совпадением.
(Кстати, есть нечто общее в "оркестровке", в звуковых подробностях: "собакою царапался" и "кто-то ходил, тихо шаркая туфлями").

Еще - когда Германн первый раз понтирует против Чекалинского (и выигрывает на "тройку"), написано:

"- Позвольте поставить карту, - сказал Германн, протягивая руку из-за толстого господина, тут же понтировавшего".

Уж не олицетворение ли туза есть этот "толстый господин"? "Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза". Люди и карты взаимозаменяемы: графиня - дама пик, толстый господин - туз (причем, тот туз, который в третью игру не выигрывает, и всё для главного героя кончается катастрофой; этот толстяк тоже оказывается зловещим призраком, как карта пиковой дамы).

Эпиграф к эпиграфу

Решил перенести сюда текст, написанный шесть лет назад на форуме "Классика":

Эпиграф к эпиграфу

К своему стихотворению "Fare thee Well", которое, если верить И. Андронникову, шутливо обыграл Соллертинский, и которое Набоков мимоходом называет "посредственными стансами", Байрон предпослал обширный эпиграф из поэмы Кольриджа "Кристабель":

Alas! They had been friends in youth;

But whispering tongues can poison truth;

And Constancy lives in realms above;

And life is thorny; and youth is vain;

And to be wroth with one we love,

Doth work like madness in the brain...

(первая половина эпиграфа).

Но стансы Байрона сами послужили эпиграфом к 8-й главе "Евгения Онегина". А эпиграф к эпиграфу смутно отразился в 11-й строфе:

 

Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана...

Но, может, это лишь расхожая риторика? Удивительно, как некоторые художники присваивают себе клише, индивидуализируют их. Как они делают это, не всегда удается понять.

Кольридж вообще, видно, занимал мысли Пушкина. Взять того же "Анчара". Этот один из самых мрачных английских романтиков (и, видимо, один из самых одаренных) послужил ему и моделью неосуществленного замысла о папессе Иоанне, которую он хотел написать либо октавами, либо в стихотоворной манере "Кристабели", где изобретен прием равного числа ударных слогов в каждой строке при существенных вариациях общего числа слогов.

Но в процитированном отрывке из поэмы Кольриджа мы слышим мотивы, значимые для всего творчества Пушкина.

1) Мотив отравленной дружбы, яд и дружба.

Но это "Моцарт и Сальери". "Шепот искушенья" и "шепчущие языки могут отравить правду". Вообще, этот зловещий шепот кочует по многим стихам Пушкина, ассоциируясь и со смертью:

 

Лежали мертвые - и лепетали

Ужасную, неведомую речь...

Тут уже возникает другая связка у меня с "Кристабелью". В начале поэмы, в рассказе Джеральдины (одно из немногих поэтических сочинений, которое буквально заколдовало меня еще в юности), в ее рассказе о пяти воинах (который сделал бы честь сюрреалистическому кино) есть такое: "some muttered words his comrades spoke".

И сальериевская Изора: от человека осталось лишь имя, словно некое заклинание, тоже своего рода "лепет", "шепот".

Что в имени тебе моем...

2) Мотив предательства.

3) Мотив безумия.

 

Не дай мне Бог сойти с ума...

 

А озаряет голову безумца,

Гуляки праздного!

"Годы учения Вильгельма Мейстера"

Дочитываю. Последняя, восьмая, книга осталась.
Но, боже мой, какая скука!
Есть, конечно, места восхитительные, и я их отмечаю. Например:
"Чем раньше, тем лучше убедиться в том, как мало нужны мы миру. А какими незаменимыми личностями считаем мы себя! Нам кажется, будто мы одни оживляем тот круг, в котором вращаемся. В наше отсутствие, воображаем мы, замирает всё: жизнь, питание, дыхание, но возникающий пробел остается незамечен и быстро восполняется, притом нередко если не чем-то более удачным, то более приятным".
Но не покидает ощущение картонности: ни одного живого человека, а всё театральные маски, причем даже театра не живого, а кукольного.
Не знаю, то ли мой вкус уже сильно испорчен жестоким реализмом и даже натурализмом позднейшей литературы, то ли еще какая причина, но теперь подобное чтение доставляет мне мало радости. То ли дело всё в языке, и нельзя это читать в переводе? Но тогда опять всё самое главное тут в авторе, а не в персонажах. Именно - персонажах, а не героях.
Кстати, в прочитанном недавно романе А. Радклиф "Итальянец"  (и тоже в переводе, и того же времени) куда как больше красок жизни.
Может быть, прав Т. Манн в том, что у немцев несколько напряженные отношения с изящной словесностью и что им больше пристало писать музыку, а не романы?
Много лет назад, прочитав второй роман о Мейстере, я написал в дневнике:

7 дек. 1980 г.
Кончил сегодня читать "Годы странствий Вильгельма Мейстера". Захвачен не был. Но роман этот показался мне соспоставимым с "Волшебной флейтой" подобно тому, как "Избирательное сродство" сопоставимо с Cosi fan tutte, хотя я по-прежнему считаю, что Моцарт во многих отношениях (и как поэт, прежде всего) предвосхитил и превзошел Гете с его "цирлих-манирлих"-назидательностью и генеральской авторитарностью. Червь бюргерства, разъедавший Гете, почти не затронул Моцарта.
Рассуждения о Макарии, душе мира, напомнили мне петефиевского "Апостола":

Такую речь душа сказала
И возвратилась с небосвода
Обратно в тесную коморку,
Где тело ждет ее, застыв.

***
"Избирательное сродство" я до сих пор считаю лучшим романом Гете, читал его несколько раз с неослабевающим интересом.

"Трепет Моцарта" (из старых записей)

"Трепет Моцарта": сладострастие, пир, блеск, огонь и мрак, ужас, скепсис, трудная философичность - всё растворено в легком, обволакивающем, как южное море, бездонном и прозрачном мажоре, в улыбке, в "триметрической синеве".
Поэтому в наибольшей степени сущность моцартовского выражена в Cosi fan tutte и родственных ей вещах.
Вопрос о технических приемах, делающих это "сфумато", эту колдовскую улыбку - сможет ли он что-нибудь прояснить? Средства примитивнейшие: почти ничего иногда, кроме простейшего доминантсептаккорда, но почему всё это так завораживает?
(7 авг. 1980 г.)
___________
"Трепет Моцарта" - очень точное определение Чичерина:
"Ваш любимый композитор? Трепет Моцарта: Моцарт Cosi fan tutte и трех последних квартетов. Значит, тот, истинный, которого идиоты не различают из-под отвратительной и упрощенной  маски и который открывается только тем, кто его ищет".
(Г.В. Чичерин. Моцарт.- Л., Музыка, с. 22 по 5-му изд., 1987).