Гайдн – симфония как
таковая, чистая симфония, «симфония-симфония». В то же время у него есть
симфонии-аллегории, симфонии-характеры (в духе рационалистического психологизма
XVIII века).
Моцарт – симфония-поэма (38,
39), симфония-роман (40),
симфония-философский трактат (41): в духе «Тимея».
Бетховен –
величайшие его симфонии суть поэмы (отчасти, опера-seria без пения
– 3-я, 5-я, но не 9-ая!), но есть и три чистые, «игровые», гайдновского типа
(1, 2 и 8). Начиная с Бетховена доминирует именно симфония-поэма (философская, эпическая, идиллическая, трагическая)
с примесью оперной театральности: Шуберт, Шуман, Брамс. Программная (в узком
смысле) симфония просто до предела концентрирует эту романтически литературную струю симфонизма, поэмную струю, которую Асафьев склонен был отождествлять с
симфонизмом вообще.
Берлиоз в недрах
симфонии-поэмы создает симфонию-роман на новом этапе музыкального процесса (об
этом писал Соллертинский). Соль минорная же симфония Моцарта – уникальный
случай симфонии-романа в раннем симфонизме[1].
Симфония как
реалистический, жесткий, новый роман (или повесть в духе Чехова, Бунина,
Горького) – это три последние симфонии Чайковского[2].
В сущности, он отказывается от «романической» и романтической традиции жесткой
констатацией безнадежности и бессмысленности земного повседневного присутствия
– так же поступил Горький, определив «Клима Самгина», гигантский роман «на 800
персон», как повесть. Повесть – это
не жанр, это мировоззрение; повестью может быть и пьеса, и собственно «роман».
Это предельно жесткое, свободное от иллюзий романтической эпохи, мировоззрение.
Мировоззрение эпохи крушения идеалов.
Поэтому Чайковского
следует сопоставлять не с Достоевским, а с Чеховым, Буниным, поздним
Тургеневым. Или с такими вещами Толстого как «Смерть Ивана Ильича».
Художественное направление, которое философски было осмыслено Хайдеггером – ужас повседневного присутствия, народ (хайдеггеровское
das Man), затаптывающий личность (финал 4-ой, отчасти, 5-ой, и – финал
«Самгина»). В этой жесткой литературной установке не на роман-поэму, а на
роман-повесть (жесткость, которая пугала самого Чайковского, и он ее лирически,
даже мелодраматически, камуфлировал) – еще один аспект моцартианства
Чайковского, ибо g-moll’ная симфония
«параллельна» не лирическому «Вертеру» (к тому же, довольно слабо написанному),
а беспощадно реалистическим «Опасным связям»[3].
Брукнер – богословская
поэма (как у Пруста церковь в Бальбеке), симфония-месса, симфония-миф. Но это
же – и «Юпитер» Моцарта, Девятая Бетховена.
Малер доводит до
предела симфонию-поэму, но зачинает кинематографическую
симфонию, продолженную затем Шостаковичем и Шнитке.
Но
гениальная симфония-миф – «Шехеразада» Римского-Корсакова: музыкально
отождествлены султан Шахрияр и море, так что возникает мифологема
«человек-море».
В симфониях Гайдна так
же «ничего не происходит» в литературно-философском, «романическом» смысле, как
и в романах Дж. Остин.
Каким загадочным кажется
мне сейчас вальс Пятой симфонии! Сцена из балета «Щелкунчик», но без
сказочности, абсолютно реалистическая, бытовая картина – словно кто-то танцует
у рождественской елки[4].
Но – «люди всего лишь обедают, а между тем рушатся их судьбы» – все заколдовано
тембром кларнета. И когда в конце он интонирует лейттему симфонии, то можно
вспомнить стихи Блока:
В ее ушах нездешний, странный
звон:
То кости лязгают о кости.
[1] Роман «объективнее» поэмы. Не тут ли, отчасти, смысл
противопоставления «объективности» Моцарта «субъективности» Бетховена и
романтиков в книге Чичерина? Берлиозовский «роман» ближе как раз поэме
(байронизм!), тогда как моцартовский «роман» g-moll’ной
симфонии – трезвый, беспощадный реализм «Опасных связей». – Прим. 28.04.01.
[2] Асафьев очень точно сопоставляет эстетику «Онегина» с
эстетикой чеховского театра. Да и в
Третьей симфонии, несмотря на внешнюю романтическую поэмность, очень много от
чеховского «жестокого реализма». Прежде всего, это блестящий финал-полонез, где
выражена мысль о порабощении личного
коллективным, но данным как светско-государственный официоз. Это финал
жестокого социального романа, финал пушкинского
«Онегина», где романтизм юной любви превозмогается долгом и поглощается «общим
ходом вещей» (Гегель). Личность целиком отдается «жестоким идолам морали и
долга» (С. Франк). – Прим. 28.04.01.
[3] Единственная симфония-поэма Чайковского – «Манфред», но
она так и названа. Несмотря на гениальную музыку, это несомненная капитуляция
перед штампами романтизма (в берлиозо-листовском салонном издании). За что и
невзлюбил ее сам автор, а Тосканини исполнял прежде всего, называя Пятую симфонию банальной (!!). Вот уж где
остается только руками развести! Впрочем, вагнеро-вердиевский театральный
романтический гипноз все пересиливал. – Прим.
29.04.01.
Комментариев нет:
Отправить комментарий