"...если бы удалось найти совершенно правильное, полное и простирающееся до мельчайших деталей объяснение музыки, т.е., если бы удалось обстоятельно воспроизвести в понятиях то, что она выражает собою, то это оказалось бы одновременно достаточным воспроизведением и объяснением мира, т.е. было бы истинной философией. И, следовательно, приведенное нами выше изречение Лейбница, в узком смысле совершенно правильное, мы в духе нашего более глубокого понимания музыки могли бы пародировать так: Musica est exercitium metaphysices occultum nescientis se philosophari animi* [музыка - бессознательное метафизическое упражнение души, не ведающей, что она философствует]".
("Мир как воля и представление, том I, пар. 52.)
Я всегда так и думал, даже в молодости, когда занимался великими операми Моцарта, особенно Cosi fan tutte. Хотя явно, конечно, так не формулировал.
Вообще же этот параллелизм (или, лучше, морфизм - почти в точном теоретико-категорном смысле слова) между музыкой как системой и философией как системой позже у Лосева (возможно, не без влияния Шопенгауэра) превратиться в морфизм между философией и мифом. По Лосеву, в мифе понятия уступают место личностям и именам, т.е. платоновским идеям (как их понимает Шопенгауэр), тем, что на языке схоластов называется universalia ante rem (тогда как понятия суть universalia post rem). В музыке же это, опять-таки по Шопенгауэру, суть мелодии.
"Ибо мелодии, подобно общим понятиям, являются до известной степени абстракцией действительности. Последняя, т.е. мир отдельных вещей, доставляет наглядное частное и индивидуальное, отдельный случай - как для всеобщности понятий, так и для всеобщности мелодий; но эти две всеобщности в известном отношении противоположны друг другу, ибо понятия содержат в себе только формы, абстрагированные от предварительного созерцания, как бы снятую внешнюю оболочку вещей, - т.е. представляют собой настоящие абстракции, тогда как музыка дает предшествующее всякой форме сокровенное зерно, или сердцевину вещей. Это отношение можно хорошо выразить на языке схоластиков: понятия - universalia post rem, музыка дает - universalia ante rem, а действительность universalia in re".
Тут не место обсуждать очень сложные взаимоотношения между указанными двумя типами универсалий (скажем, Гуссерль бы никак не согласился бы с тезой, что "понятия содержат в себе только формы, абстрагированные от предварительного созерцания"; тут, как обычно, ante и post закручены в спираль, змея кусает свой собственный хвост), но шопенгауэровские идеи Лосев бы назвал символами, сиречь (в свете его, Лосева, философии) личностями, или мифами. И лосевские числа-ангелы, жизнь которых раскрывает музыка (а форму - математика) заступают на место шопенгауэровских мелодий.
***
Но что занятно: великие философы, трактующие музыку, совершенно обходят феномен полифонии, как раз то, что Стравинский считал сущностью музыки.
______________________________
* У Лейбница: Musica est exercitium arithmeticae occultum nescientis se numerare animi (выделено мной. - А.Б.)
