По поводу либретто "Похищения" Моцарт писал отцу (из Вены 13 октября 1781 г.):
"Что до стихов в самой пьесе, то мне и вправду не за что их бранить. Ария Бельмонта "O wie ängstlich" и т.д. как нельзя лучше подходит к Музыке. За исключением "hui" и "kummer ruht in meinem schoos" - ибо "горе" не может "покоиться", эта ария тоже неплоха, в особенности первая часть. Не знаю, но ведь в опере Поэзия должна в конечном счете быть послушной дочерью Музыки. Почему, например, всем нравятся итальянские комические оперы? При всем убожестве их либретто! Даже в Париже, чему я сам был свидетелем. Да потому, что там царит Музыка - и она заставляет забыть все остальное".
(Цитируется по Полному собранию писем в изд. "Международные отношения", Москва, 2006, стр. 294-295; подчеркнуто мной. - А.Б.)
Теперь откроем Шопенгауэра ("Мир как воля и представление", том II, XXXIX "К метафизике музыки"):
"Так как музыка - не вспомогательное орудие поэзии, а, бесспорно, самостоятельное искусство, даже более могучее, чем все остальные, и оттого достигающее своих целей собственными средствами, то отсюда неизбежно вытекает, что она не нуждается в словах песни или в драматизме оперы. Музыка как таковая знает одни лишь звуки, а не те причины, которые их вызывают. Поэтому и vox humana в своей основной сущности представляет для нее не что иное, как модифицированный звук, подобный звуку музыкального инструмента, и, как всякий другой, он имеет для нее те специфические достоинства и недостатки, которые вытекают из порождающего их инструмента. А что в данном случае этот самый инструмент в качестве орудия речи служит и для передачи понятий, так это случайное обстоятельство, которым музыка попутно может воспользоваться, для того чтобы приобщиться к поэзии, но которые она никогда не должна ставить во главу дела - она не должна обращать все свое внимание на выразительность стихов, которые по большей части плоски и даже не могут быть иными (как это показывает Дидро в своем "Племяннике Рамо"). Слова всегда будут для музыки чуждым придатком второстепенного значения, потому что действие звуков несравненно сильнее, неотразимее и непосредственнее, чем действие слов; потому если последние перелагаются на музыку, то они должны играть в ней совершенно подчиненную роль и во всем к ней приспосабливаться. Иначе складывается взаимное отношение музыки и поэзии, когда первая находит последнюю уже готовой и должна соответствовать какому-нибудь стихотворению или либретто. Музыка сейчас же проявляет здесь свою мощь и высокий дар, предлагая нам глубочайшие и таинственные откровения о тех ощущениях, которые выражаются в стихах, о тех событиях, которые изображает опера; она показывает нам их истинную и подлинную сущность, она раскрывает перед нами сокровенную глубину событий и фактов, внешний облик которых дает нам сцена. Ввиду этого господствующего значения музыки, ввиду того, что она так же относится к тексту и действию, как общее к частному, как правило к примеру, - вследствие этого было бы целесообразнее сочинять текст к музыке, а не наоборот".
(Подчеркнуто мной. - А.Б.)
И не ссылается на Моцарта, заметим. :)
И вот еще прекрасное место:
"Ибо для нее [для музыки. - А.Б.] существуют только страсти, движения воли, и она, как Бог, зрит только в сердца. Она никогда не ассимилируется с содержанием пьесы; поэтому, даже сопровождая самые смешные и разнузданные фарсы комической оперы, она все-таки сохраняет присущую ей красоту, чистоту и возвышенность, и ее слияние с этими сценами не может совлечь ее с той высоты, от которой в сущности далеко все смешное. Так над комизмом и бесконечной жалостью человеческой жизни царит глубокий и серьезный смысл нашего бытия и не покидает ее на на одно мгновение".
Но ведь это Cosi fan tutte! Самая высокая (и самая метафизическая) комедия в музыке; нет ничего равного.
