Лоренцо Монако (1391-1422) - "Коронование Марии" (1414; Флоренция, Уффици)

Берлиоз - 214

Я не слушал Берлиоза ровно 6 лет (вспоминаю "Театральный роман" Булгакова: "Иван Васильевич и Африкан Платонович не разговаривают с 1877 года").
И утром сегодня не собирался. Но вот пришел с работы в 9-м часу вечера и решил, что надо всё же ДР Мастера отметить, хотя решил было, что этот композитор для меня исчерпался. Говорить так, между прочим, я не имею права, ибо до сих пор не сподобился прослушать целиком ни одну его оперу, а на дисках есть полное собрание!
Думал сперва поставить "Фантастическую", но решил, что это уж очень банально. Поставил "Ромео" (С. Озава, Бостонский симф. орк.), но не полностью слушал, а только первые три акта, закончив "Ночью любви".
Что и говорить: чудо, прекрасная музыка. Как показано становление "темы любви"! При том, что в Прологе она неожиданно звучит у хора.
Наверное, надо вернуться к прославленному мэтру. Придется одолевать оперы со временем.

Обратная ссылка на пост в ЖЖ.

Шостакович - Квартет №13 b-moll, op. 138 (Квартет им. Бородина)

Ничего нельзя сравнить с этой музыкой по трагической силе.
Не знаю в музыке прошлого века также ничего равного его же Второму виолончельному концерту и Пятнадцатой симфонии.
***
Квартет зазвучал во мне, видимо, под впечатлением от читаемого сейчас "Тяжелого песка" А. Рыбакова.

Моцарт - Соната F-dur KV 332 (300k), №12

Три исполнения за последние дни: Р. Браутигем, M. Uchida, М.-Ж. Пиреш.
Первый грубоват (хотя резкости можно списать на счет аутентизма), вторая неприемлема абсолютно: какая-то фарфоровая безделушка вместо прекрасной и глубокой музыки (к тому же в медленной части допускает безвкусные виньетки от себя), а вот третья задела за живое. Я еще давно отметил это исполнение как лучшее среди всех, что я знаю. Дает почувствовать и масштаб (всё повторяет, кстати говоря), родственность зрелым концертам (ведь написано-то, вопреки номеру Кёхеля, уже в Вене, в 1783 г.) и при этом - "трепет Моцарта", как  точно сформулировано Чичериным, то, что мало кто слышит и понимает, как среди дилетантов, так и среди профессионалов.
И всё в конце исчезает, "как сон, как утренний туман".

Брамс - Симфонии № 2 D-dur, op. 73 и №3 F-dur, op. 90 (Г. фон Караян)

Что-то Караян находит в этих симфониях такое, что не слышно ни у одного дирижера (исполнения которых я знаю, выдающихся: Бернстайн, Шайи, Иохум), кроме, может быть, Э. ван Бейнума. Даже не так жаль неповторения экспозиций в первых частях. Финалу Второй придан огромный размах.
Заметил только сегодня, что финал Третьей рождается из лирической побочной темы первой части. Вообще же интонационное единство обеих симфоний просто поразительно.

Брукнер – Симфония №7 E-dur (Г. Ванд, орк. WDR)

Великолепное исполнение.

И надо сказать, что кульминация второй части без ударных, может быть,  и лучше, хотя ударные производят ошеломляющий эффект (особенно удар тарелок). Это ретушь Р. Хааса, который оправдывал своё решение тем, что это якобы последняя авторская воля по оркестровке симфонии.

Оркестр в кульминации звучит, как огромный орган, а ударные утяжеляют эту экстатическую кульминацию.

Тем более,  роль ударных (литавры) очень велика в скерцо и в самом конце финала.
PS. В гениальном финале, лучшем в симфониях Брукнера, я думаю, истинно моцартовская "незаметность" контрапункта (который как раз у Ванда выявлен прозрачно).

С. Прокофьев - Кантата "К 20-летию Октября" (В. Гергиев, Лондон)

Гениальны только "Философы". Остальное - так себе. Достаточно сравнить с другим музыкальным "плакатом" - 13 симфонией Шостаковича.

Но "Философы" совершенно изумительны.

Моцарт - Квартет d-moll, K. 421

На этих днях прослушал в трех исполнениях: Джульярдский квартет, Саломон и Итальянский квартет.
Всё же есть тенденция сгладить конфликтность и страстность этого сочинения. Пожалуй, джульярдцы в этом отношении лучше двух других.
Странная ассоциация пришла мне в голову во время финала: это танец безумной Офелии в козинцевском фильме. У Шекспира Офелия только поет, а Козинцев нашел гениальное решение: Офелия, облаченная в траурные одежды, вдруг начинает танцевать, вспоминая урок танца, но движения ее судорожны, скованы тяжелым платьем.
"Поворачивай, моя карета". - тут же произносит она, подражая кучеру. А в финале моцартовского квартета вторая вариация - какая-то безумная скачка, карета несется куда-то по ухабам.
Одна запись в ЖЖ.

"Поцелуй Иуды"

В равеннской базилике S. Apolinari Nuovo.

Фреску V века "Поцелуй Иуды" можно различить сверху над вторым окном слева. Увеличить нельзя: все расплывется. Интересно, что Христос в черном, а предатель Иуда в белых одеждах.
См. здесь.

Моцарт - Квинтет с кларнетом A-dur, K. 581

Вчера с Жаком Брюмером и квартетом Allegri (из комплекта фирмы PHILIPS), сейчас с Иваном Мозговенко и квартетом им. Бородина (старая пластинка, первая запись сочинения, по которой я в молодости и услышал его впервые).

Брюмер (с квартетом ) дает вполне академическое и холодное прочтение, следуя порочной традиции "Моцарта-ангела". Все авторские акценты fp начисто игнорируются.

Наше исполнение гораздо выразительнее. Хоть и не выполнены повторения в первой части, точное выполнение указанных выше акцентов меняет характер музыки. В "аркадской идиллии" чувствуется затаенная тревога (особенно это важно в разработке первой части, которая без драматических акцентов в середине, где вступает кларнет, становится просто однообразными секвенциями). Эта тревога проникает даже в финал, в целом совершенно жизнерадостный, прогоняющий все тучи и туманы.

Моцарт - Vesperae solennes de Dominica, K. 321 (H. Kegel, Leipzig)

Похоже, что я сильно недооценивал это сочинение. Я думаю, что эта Вечерня уступает всё-таки Вечерне К. 339 (содержащей одну из самых изумительных пьес Моцарта - соло сопрано с хором Laudate Dominum), но полифоническая часть Laudate pueri (F-dur) совершенно великолепна. Я даже слышу в ней некоторые признаки двойной фуги, хотя ни Эйнштейн, ни Аберт не дают ей такого определения.

Моцарт - Клавирный концерт d-moll, №20, К. 466 (Г. Анда)

Г. Нейгауз где-то в дневнике написал, характеризуя исполнение этого концерта каким-то конкурсантом, что в исполнении "не хватало мрачного "командоровского", "дон жуановского" d-moll'я.
Но на мой взгляд, между этим концертом и "Дон Жуаном" нет почти ничего общего. Тональность сама по себе тут ни о чем не говорит.
Разве что пламя, бушующее в оркестре в начале финала, заставляет вспомнить дуэт Анны и Оттавио (№2), его быструю завершающую часть.

Читая Вирджинию Вулф ("На маяк")

«И что ее дернуло сказать: «Все мы в руках Божьих?»  - удивлялась она. Проскользнувшая в правду неискренность ее раздражала. Она снова принялась за чулок. Да какой же Бог мог сотворить этот мир? – спросила она себя. Умом она всегда понимала, что ни разума нет, ни порядка, ни справедливости; но страдания, смерть, бедняки. Нет такого предательства, такой низости, на какие этот мир неспособен, она убедилась. Счастье не вечно, она убедилась. Она продолжала вязать с решимостью и хладнокровием, чуть поджав губы и бессознательно придавая лицу такое выраженье строгости, что муж, проходя мимо, – хоть он про себя и посмеивался при мысли о том, как Юм, философ, чудовищно раздобревший, однажды увяз в болоте, – не мог не заметить этой горькой строгости на глубине ее красоты». (1, 11)

(“…the sternness of the heart of her beauty”; перевод Е. Суриц.)

Вот! Горькая строгость на глубине красоты – это Моцарт.

«Она была отъединена от него своей красотой и печалью» (там же).

“She was aloof from him now in her beauty, in her sadness”

«Но красота ведь – еще не все. С этой красотою морока – уж слишком готовно, слишком законченной она открывается взгляду. Она сковывает, она замораживает жизнь. И забываешь про трепет, вспышку румянца, внезапную бледность, свет, тень, незаметные такие подрагиванья, которые на миг до неузнаваемости меняют лицо, но что-то новое открывают в чертах, что навеки въедается в память. Куда как проще все стереть и сравнять под паволокой красоты». (3, 5)

«But beauty was not everything. Beauty had this penalty — it came too readily, came too completely. It stilled life — froze it. One forgot the little agitations; the flush, the pallor, some queer distortion, some light or shadow, which made the face unrecognisable for a moment and yet added a quality one saw for ever after. It was simpler to smooth that all out under the cover of beauty».

Вот как раз некоторые (даже музыканты) не могут у Моцарта различить трепет под покровом красоты.

Но красота отталкивает, это правда ("хоть мы признаться не хотим"). Особенно интеллектуалов. Есть слабо изученный психологический феномен - интеллектуальная ненависть к красоте (в противовес спинозовской интеллектуальной любви к Богу).

Д. Мережковский - "14 декабря"

Читаю и невольно иной раз спрашиваю себя: о чем он пишет - о прошлом или уже о будущем?
Назад в будущее (= вперед в прошлое) - инвариант российской истории.
Надо заметить, что вся трилогия "Царство зверя" написана сильно. Это высокая литература.

"Нет, Чаадаев неправ: Россия не белый лист бумаги, – на ней уже написано: Царство Зверя. Страшен царь-Зверь; но, может быть, еще страшнее Зверь-народ".
(Ч. 4, гл. 6)
 

Шуберт - Симфония №4 c-moll, "Трагическая", D. 417 (К. Дэвис, Дрезден)

Между классиками (Гайдном и Бетховеном прежде всего) и Мендельсоном, Брамсом (2 часть) и даже Вагнером (финал и вступление к 3 акту "Лоэнгрина").

Шостакович - "Казнь Степана Разина" и 2-й скрипичный концерт

И то и другое из полного комплекта симфоний под управлением К. Кондрашина ("Мелодия").

Первое сочинение сегодня откровенно не понравилось. Еле дослушал. Я думаю, что причина в неудовлетворительном вокале - как у солиста (В. Громадский), так и у хора ("хор А. Юрлова", строго - Государственная Академическая хоровая капелла). В молодости шло на "ура", но я давно отвык от такого "сермяжного" пения.

А само сочинение ведь знаковое для той поры творчества Шостаковича - хотя бы в силу существенного интонационного родства со Вторым виолончельным концертом.

Зато опус 129 очень пришелся по душе (солист - Д. Ойстрах).

Еще бы: это одна из моих первых любвей в музыке Шостаковича. В 19 лет я даже подробно проанализировал концерт по партитуре и записал "свое видение". Куда девалась рукопись, не знаю. Где-то в чулане валяется.

Что интересно: несмотря на многочисленные тематические пересечения со 2-м виолончельным концертом, включая "Бублики", дух музыки здесь совсем другой. Сочинение в целом светлое, лирическое, но, конечно, не без серьезных драматических осложнений и не без сарказма. В финале и клезмеры, и скоморохи.

Зато какой замечательный романтический момент в конце второй части: одна и та же фраза у валторны - сперва так, а после с сурдиной.  Словно перекличка рогов у рыцарского замка.

И во второй части, в драматическом речитативе солиста на фоне тремоло струнных, можно услышать предвестника 12 квартета.

Так что даже возродился у меня интерес к этому концерту, не переслушиваемому очень долго.

Трагикомизм

«Томас Манн в предисловии к немецкому переводу Дж. Конрада отмечал, что основной характерной чертой современной литературы он считает отказ писателей от восприятия жизни как трагедии или комедии и осмысление ими действительности как трагикомедии.

Трагикомическое видение мира особенно характерно для модернистов. Они часто опираются на некоторые элементы трагикомедийности в последнем периоде творчества Шекспира, чтобы исторически оправдать, представить правомерным собственное ощущение разобщенности человека и природы, личности и общества путем определения и обоснования генезиса своего пессимизма».

(И. Гарин. Век Джойса, стр. 192(302))

«Нужно также помнить, что по отношению к Моцарту догматизм невозможен, никогда нельзя сказать: Моцарта следует играть только так и не иначе. Потому что спустя неделю его можно услышать совсем по-новому. Углубляясь в эту музыку, понимаешь все больше и больше даже в себе самом. Например, понимаешь трагикомизм бытия».

(К. Дэвис о Моцарте. Из интервью в «Сов. Музыке», №12, 1991.)

Именно реальный трагикомизм лучших опер Моцарта (прежде всего «дапонтовской триады") существенно отличают его оперы от  опер его современников, даже самых достойных. А в 19 веке в этой сфере могу назвать только вердиевского «Фальстафа».

Из старых записей (конец 90-х - 2000)

                        Гайдн – симфония как таковая, чистая симфония, «симфония-симфония». В то же время у него есть симфонии-аллегории, симфонии-характеры (в духе рационалистического психологизма XVIII века).

           Моцарт – симфония-поэма (38, 39), симфония-роман (40), симфония-философский трактат (41): в духе «Тимея».

                        Бетховен – величайшие его симфонии суть поэмы (отчасти, опера-seria без пения – 3-я, 5-я, но не 9-ая!), но есть и три чистые, «игровые», гайдновского типа (1, 2 и 8). Начиная с Бетховена доминирует именно симфония-поэма (философская, эпическая, идиллическая, трагическая) с примесью оперной театральности: Шуберт, Шуман, Брамс. Программная (в узком смысле) симфония просто до предела концентрирует эту романтически литературную струю симфонизма, поэмную струю, которую Асафьев склонен был отождествлять с симфонизмом вообще.

                        Берлиоз в недрах симфонии-поэмы создает симфонию-роман на новом этапе музыкального процесса (об этом писал Соллертинский). Соль минорная же симфония Моцарта – уникальный случай симфонии-романа в раннем симфонизме[1].

                        Симфония как реалистический, жесткий, новый роман (или повесть в духе Чехова, Бунина, Горького) – это три последние симфонии Чайковского[2]. В сущности, он отказывается от «романической» и романтической традиции жесткой констатацией безнадежности и бессмысленности земного повседневного присутствия – так же поступил Горький, определив «Клима Самгина», гигантский роман «на 800 персон», как повесть. Повесть – это не жанр, это мировоззрение; повестью может быть и пьеса, и собственно «роман». Это предельно жесткое, свободное от иллюзий романтической эпохи, мировоззрение. Мировоззрение эпохи крушения идеалов.

                        Поэтому Чайковского следует сопоставлять не с Достоевским, а с Чеховым, Буниным, поздним Тургеневым. Или с такими вещами Толстого как «Смерть Ивана Ильича». Художественное направление, которое философски было осмыслено Хайдеггером – ужас повседневного присутствия, народ (хайдеггеровское das Man), затаптывающий личность (финал 4-ой, отчасти, 5-ой, и – финал «Самгина»). В этой жесткой литературной установке не на роман-поэму, а на роман-повесть (жесткость, которая пугала самого Чайковского, и он ее лирически, даже мелодраматически, камуфлировал) – еще один аспект моцартианства Чайковского, ибо g-moll’ная симфония «параллельна» не лирическому «Вертеру» (к тому же, довольно слабо написанному), а беспощадно реалистическим «Опасным связям»[3].

                        Брукнер – богословская поэма (как у Пруста церковь в Бальбеке), симфония-месса, симфония-миф. Но это же – и «Юпитер» Моцарта, Девятая Бетховена. 

                        Малер доводит до предела симфонию-поэму, но зачинает кинематографическую симфонию, продолженную затем Шостаковичем и Шнитке.

                        Но гениальная симфония-миф – «Шехеразада» Римского-Корсакова: музыкально отождествлены султан Шахрияр и море, так что возникает мифологема «человек-море».

                       

                        В симфониях Гайдна так же «ничего не происходит» в литературно-философском, «романическом» смысле, как и в романах Дж. Остин.

                        Каким загадочным кажется мне сейчас вальс Пятой симфонии! Сцена из балета «Щелкунчик», но без сказочности, абсолютно реалистическая, бытовая картина – словно кто-то танцует у рождественской елки[4]. Но – «люди всего лишь обедают, а между тем рушатся их судьбы» – все заколдовано тембром кларнета. И когда в конце он интонирует лейттему симфонии, то можно вспомнить стихи Блока:

                                   В ее ушах нездешний, странный звон:

                                   То кости лязгают о кости.

---

[1] Роман «объективнее» поэмы. Не тут ли, отчасти, смысл противопоставления «объективности» Моцарта «субъективности» Бетховена и романтиков в книге Чичерина? Берлиозовский «роман» ближе как раз поэме (байронизм!), тогда как моцартовский «роман» g-moll’ной симфонии – трезвый, беспощадный реализм «Опасных связей». – Прим. 28.04.01.

[2] Асафьев очень точно сопоставляет эстетику «Онегина» с эстетикой чеховского театра. Да и в Третьей симфонии, несмотря на внешнюю романтическую поэмность, очень много от чеховского «жестокого реализма». Прежде всего, это блестящий финал-полонез, где выражена мысль о порабощении личного коллективным, но данным как светско-государственный официоз. Это финал жестокого социального романа, финал пушкинского «Онегина», где романтизм юной любви превозмогается долгом и поглощается «общим ходом вещей» (Гегель). Личность целиком отдается «жестоким идолам морали и долга» (С. Франк). – Прим. 28.04.01.

[3] Единственная симфония-поэма Чайковского – «Манфред», но она так и названа. Несмотря на гениальную музыку, это несомненная капитуляция перед штампами романтизма (в берлиозо-листовском салонном издании). За что и невзлюбил ее сам автор, а Тосканини исполнял прежде всего, называя  Пятую симфонию банальной (!!). Вот уж где остается только руками развести! Впрочем, вагнеро-вердиевский театральный романтический гипноз все пересиливал. – Прим. 29.04.01.

[4] Чехов: «По делам службы», приезд к фон Тауницу.